Лука мудищев - расхожие заблуждения. Новые приключениялуки мудищева Кто написал поэму лука мудищев

Разделы сайта

Выбор редакции:

«Лука Мудищев» долгое время бытовал в устной и рукописной традициях. Поэтому достаточно сложно установить дефинитивный вариант текста «Луки». Ещё более трудно, даже невозможно, без обращения к источникам установить авторство и время написания поэмы. Позволительно предположить, что одного автора у неё не было, а был ряд соавторов и нескончаемое количество «творческих соредакторов». Фактически, неизвестный автор «Луки» - коллективный автор, и текст поэмы формировался и видоизменялся в течение нескольких десятилетий.

Сюжет: Купеческая вдова, пресытившаяся любовными утехами, просит сваху найти ей такого мужика, какого у нее еще никогда не было. Сваха выполняет просьбу вдовы и приводит к ней в дом разорившегося дворянина Луку, происходящего из рода, все мужчины в котором славились своим мужским достоинством… Наутро в доме купеческой вдовы были обнаружены три трупа – хозяйки, Луки и свахи

Чаще всего поэма приписывается Ивану Баркову — ученику Ломоносова, известному фривольными стихами на тему межполовых сношений. Нестыковка тут прежде всего во времени написания поэмы. Барков умер в 1768 году, в начале царствования Екатерины Второй. Однако в самой поэме, говоря о предках Луки, автор пишет:

«При матушке Екатерине
Благодаря своей х…е
Отличен был Мудищев Лев
Как граф и генерал-аншеф.

Свои именья, капиталы>
Спустил уже Лука шкин дед.
И наш Лука шка, бедный малый,
Остался нищим с малых лет.»

Даже если предположить, что Лев Мудищев и есть тот самый распутный дед (бывает и такой вариант куплета где слово «уже» не используется), то, прыгнув на два поколения вперёд, к самому Луке, мы переносимся во времени лет на пятьдесят, а это уже начало XIX века. Как ни крути, Баркова в те годы на свете уже не было.
Ещё одна улика - «пожарная кишка», с которой сводня сравнивает член г-на Мудищева. В течение всей жизни И. С. Баркова пожарные не пользовались шлангами, а по старинке бегали с вёдрами. «Две радужные бумажки» - тоже анахронизм. Первые бумажные ассигнации появились в России в 1769, то есть уже после смерти Баркова. Кроме того, язык произведения довольно современен и явно написан был после 1820-х годов. Стих «Луки» - это ямбический тетраметр, типичный для XIX столетия (после 1820 г.), с характерным для этой эпохи ритмическим профилем. Все варианты «Луки» обнаруживают поразительное сходство с пушкинским стихом 1830-х годов.

Лёгкость и изящество изложения натолкнули многих правдоискателей на мысль, что автором поэмы является Александр Сергеевич Пушкин. Многие ссылаются на близкий «Луке» по духу пушкинский стишок «Царь Никита и сорок его дочерей». Да и его Езерский, в принципе, описывает очень похожую родословную главного героя, но это вполне кто-то у кого-то мог подсмотреть.
Однако, это тоже вызывает сомнения. Пушкин всё-таки был дворянином, а это значит, что, несмотря на весь свой талант, он не мог знать изнутри мещанский мир старой Москвы. Если он и знал его, то только со стороны.

Кстати, Пушкин «Мудищева» знал и очень любил. Ему даже приписывают высказывание: «Вот увидите: как только отменят цензуру, прежде всего опубликуют не наши вольнодумные произведения, а „Луку Мудищева“».

В качестве возможного автора «Луки…» чаще всего (после Баркова и Нашевсё) называют Василия Львовича Пушкина, родного дядю Нашеговсего. Именно В. Л. написал полухулиганскую поэму «Опасный сосед». Она довольно близка к «Луке…» по стилю и языку, но мата в ней почти нет.

Во время Великой Отечественной войны прозвище в честь героя поэмы — Лука — получил фугасный реактивный снаряд М-30, применявшийся с простейших переносных пусковых установок залпового огня рамного типа. Прозвище было дано в связи с характерной формой головной части снаряда; из-за явного непристойного подтекста шутки прозвище «Лука », имевшее определённую популярность у солдат, практически не получило отражения в советских прессе и литературе и осталось малоизвестным в целом.

Известна также анонимная поэма «Лука Мудищев - президент», подписаная неким Ведьмаком Лысогорским и опубликованная в далёком 1996-м году. Посвящена она А. Г. Лука шенко.

В советской экранизации произведения «Война и мир» посреди Бородинского сражения встречается эпизодический персонаж Лука Мудищев.

Экранизировать «Луку» собирался такой мэтр кинематографа, как Сергей Эйзенштейн. Михаил Ромм так вспоминал об этом:

«. Зашел я как-то к нему в году тридцать пятом, вероятно, уже после «Пышки», говорили мы с ним. Был он тогда в очень тяжелом положении, Шумяцкий не давал ему работать. Я говорю ему:
- Что же, Сергей Михайлович, что ж вы так сидите без работы? Невозможно ведь. Пошли бы вы к Шумяцкому, помирились бы с ним. Все-таки Эйзенштейн, пойдет ведь навстречу. Ну, пренебрегите, так сказать, гордостью. Зайдите сами, протяните первый руку, ну, и все будет в порядке, я думаю.

Он мне говорит:
- Так ведь, видите ли, характер у меня неподходящий.
- В каком это смысле?
- Так ведь же,- говорит,- уже пытался. И вот пойду, совсем соберусь лизнуть… войду, объявлю свои намерения, так сказать, и выйдет он из-за стола, и наклонится, и задом повернется, и нагнется. Я уж наклонюсь, чтобы лизнуть, а в последнюю минуту возьму да и укушу за ягодицу. Вот такой характер.

Я смеюсь, говорю:
- Ну, это шутки.

Он говорит:
- Да какие шутки? Вот, расскажу я вам историю. Примерно год, что ли, назад вызывает он меня к себе - сам, заметьте, - я твердо решил: ну, раз вызывает сам Борис Захарович, будем мириться. Пришел, так сказать, с самыми добродетельными намерениями, и он мне говорит: «Что ж, Сергей Михайлович, сидите вы без работы, - совершенно вот то же, что вы мне говорили, - нельзя же так. Давайте отбросим все в сторону. Ну, была «Мексика», ну были ошибки, не будем говорить, кто виноват, давайте работать». Я говорю: «С удовольствием, Борис Захарович, любое ваше задание - буду работать». Правильно все? Правильно. Он мне говорит: «Ну, вот если так, для начала помогли бы вы Грише Александрову, помогли бы вывезти «Веселые ребята». Ну, а я ему отвечаю: «Я не ассенизатор, говно не вывожу». Он проглотил. Я продолжаю стоять с протянутой рукой, говорю: «Дайте мне самостоятельную работу - буду ставить. Буду ставить по вашему указанию». Он мне говорит: «Так вот, может быть, какую-нибудь такую эпопею. Возьмите какое-нибудь классическое русское произведение, и вот, так сказать, экранизируйте. Вот как Петров удачно сделал «Грозу», вот и вам бы что-нибудь классическое». Я говорю: «Я Островского, так сказать, недолюбливаю, я уже ставил «Мудреца», так сказать, нареканий много было, но пожалуй, это предложение мне нравится, Я вам очень благодарен, Борис Захарович».

Он расцветает в улыбке, говорит: «Ну, давайте ваше предложение, что будете экранизировать?» Я говорю: «Есть такой малоизвестный русский классик, Барков его фамилия, Барков. Есть у него грандиозное классическое произведение, «Лука » называется». Я фамилию не добавил, естественно из осторожности, чтобы не обидеть сразу начальство. Он говорит: «Я не читал». Честно сказал. Я говорю: «Что вы, Борис Захарович, это потрясающее произведение. Кстати, оно было запрещено царской цензурой и издавалось в Лейпциге, распространялось подпольно».

Борис Захарович как услышал, что распространялось подпольно, пришел в полный восторг, даже глаза загорелись: подпольная литература, издавалось в Лейпциге, запрещено царской цензурой! Очень, очень хорошо. «Где же можно достать?» - спрашивает он меня. Я ему говорю: «Ну, в Ленинке наверняка есть, да и не в одном издании». Он говорит: «За день прочитаю?» Я ему говорю: «Ну, что вы, Борис Захарович! Прочитаете за ночь, потому что вы не оторветесь, огромное удовольствие получите, несомненно».
«Ну, что ж, - говорит Шумяцкий, - очень хорошо. Считаем, что мы договорились. Я немедленно выписываю книгу, читаю. Сегодня же ночью я ее прочитаю, завтра приходите, вот мы, так сказать, завтра все тут и решим. Приступайте к работе. Ступайте».

Ну, я ушел от него, пожали мы друг другу руки, вышел я в приемную, и в приемной пустился в присядку. Меня секретарша спрашивает: «Что с вами, Сергей Михайлович?» Я: «Я вашего председателя… употребил».
А Шумяцкий тем временем нажимает звоночек, вызывает секретаршу и дает ей записочку. А на записочке написано: «Барков, «Лука ». Достать немедленно в Ленинской публичкой библиотеке, будет ставить Эйзенштейн».

Секретарша прочла и чуть тут же в обморок не хлопнулась. Вышла, качаясь, из кабинета. Села, смотрит на записку тупым взором, ничего не понимает. Остальные к ней: «Что с вами, Люда?» Она говорит: «Посмотрите». Подходят секретарши, ахают, - сенсация.

Ну, главная секретарша закрыла записочку рукой, говорит: «Пойду к Чужину, спрошу, что делать?»

Входит к Чужину (это заместитель Шумяцкого) и говорит: «Знаете, что-то с Борис Захаровичем случилось невероятное: вызвал меня и говорит, что вот была у него беседа с Эйзенштейном, что будет Эйзенштейн ставить, и дает мне вот эту записку».

Чужин прочитал, налился кровью, вылупил глаза, говорит: «Что такое? Да нет, его рука. Что он, здоров?» Она говорит: «Здоров, Сергей Михайлович у него был». - «А как вышел Эйзенштейн?» Та говорит: «Вот вышел, и пустился в пляс и говорит: я вашего председателя, простите, употребил». (Хотя, между нами говоря, Сергей Михайлович выразился круче.)

Чужин говорит: «Ах, мерзавец! Ну, подождите, мы обсудим этот вопрос. Обсудим. Записочку оставьте у меня».

Оставил он у себя записочку, секретарша вернулась, а Борис Захарович подождал так минут двадцать и звонит: «Вы в Ленинке справлялись, есть книга?»

Секретарша собралась с духом и говорит ему: «Ищут, ищут, Борис Захарович».

«А, ну ладно, я подожду, но скажите, чтобы сегодня, до конца дня, мне непременно нужно. Вы сказали, что это Шумяцкий спрашивает?» - «Сказала».- «Хорошо».

Ну, вот так, проходит полчаса - опять Шумяцкий звонит.
Еще полчаса, еще полчаса, еще полчаса.

А заместители собрались в другом кабинете, смотрят на записочку, совещаются: не знают, что делать. Кто пойдет к Шумяцкому? Как ему изъяснить, что такое «Лука», и как фамилия Луки, и кто такой Барков, и что это за поэма знаменитая? И что это подпольная литература несколько в ином смысле, так сказать, не в революционном, а в порнографическом.»

Конечно, «Лука Мудищев» не относится к числу шедевров русской поэзии XIX века. Однако существует несколько веских причин, не позволяющих считать это произведение достойным безоговорочного отвержения. Первая относится к собственно поэтическим достоинствам поэмы, которая, при всех своих несовершенствах (отчасти, видимо, относящихся к сфере порчи текста, который мы теперь реконструируем лишь приблизительно), все же представляет значительный интерес и как очерк нравов прошлого века, причем той их стороны, которая не попадала на страницы известной нам литературы, и как отнюдь не графоманское творение неизвестного нам автора. Плюс к тому, афористические формулировки, незаурядное мастерство владения словом, тонкое пародирование Пушкина (или подражание ему) - все это делает поэму интересной страницей вольной русской поэзии XIX века.

Неразгаданный апокриф Баркова

Ни один испорченный ум никогда не понял ни одного слова; и приличные слова ему ни на пользу, так слова и не особенно приличные не могут загрязнить благоустроенный ум, разве так, как грязь марает солнечные лучи и земные нечистоты — красоты неба.

Несмотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) — как бы то ни было, несмотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое есть звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него, как на свою собственность; по ее мнению он рожден для пользы и удовольствия…

Богатство, славу, пышность, честь — я презираю…

В литературе, как всегда, царит хаос. Нравственность агонизирует. В мирах Эпикура разбирают булыжник, а поэты наспех сбивают подмостки для бессмертия.

И тут на авансцене возникает Барков.

Он со всей молодостью обрушивается на фанфаронство и благочестие. Все эти господа и дамы, все эти пламенные любовники и законченные волокиты предстают во всей своей красе, предлагая воплотить самые нескромные желания.

Я видел, как один критик (порождение страсти извозчика и разговорчивой прачки) чуть ли не плакал, читая эти забавные и поучительные святотатства. Он был возмущен и называл сочинения поэта кощунством. Бедняге, как видно, необходимо было во что-то верить.

Выплеснуть за борт все эти сладострастные отравы — значит, унизить литературу. Неприятие эротических безумств равносильно самоубийству. Отвернуться от них — все равно, что сделать еще один шаг к собственной погибели.

Быть может, поэзия Ивана Баркова некоторым покажется игрой, чувственной гимнастикой, фехтованием в пустоте. Как же они будут наказаны!

Любой сноб, лишенный воображения, обречен подобно нашему критику превратиться в несчастнейшего из смертных и сделать несчастными своих близких. В двенадцать лет он полезет под юбку своей сестры, и, если случай не возвысит его над уровнем заурядных судеб, он, не дожив до сорока, испустит дух над очередным пасквилем.

Он изгнал чувство из своего сердца, и в наказание чувство отказывается вернуться к нему. Самое лучшее, что может послать ему судьба — это жестокий удар, которым природа поставит его на место.

Все чувства и все восторги заказаны этому человеку. Если же Господь по ошибке пошлет ему жену, этот посредственный господин будет унижать и растлевать ее, исходя из своих убогих представлений о добре и зле.

Необузданное пристрастие к морали порождает чудовищные и неведомые крайности. Не отсюда ли нелюбовь иконоборцев и мусульман к изображениям божества! Кто объяснит всю глубину раскаянья св. Августина, когда он отшатнулся от своего прошлого?

Удивительным человеком был Барков. Его стихи, если разобраться, это дифирамбы и панегирики. Даже простоватость и грубость, коими он наделял своих героев, служат к их чести и украшению. Словом, это ангельские сердца и светлые головы, напрочь потерявшие стыд.

Изображение реального, живого крестьянина — нелепая прихоть Спиридона Дрожжина; заглядывать в замочную скважину распорядителей жгучих нег позволительно лишь кабацкому завсегдатаю Баркову. Ведь показав без прикрас все пороки неутомимого лейб-улана — он, как это ни жестоко! — рискует всего лишь ослабить его боевой дух.

Вся несуразность и изобретательность, все чудачества и все запредельные мечты проступают в действиях его героев. Все они жертвы собственных порочных наклонностей.

Барков с легким сердцем рисует устрашающие, гротескные, шутовские картины.

Иван Барков

Лука Мудищев

Неразгаданный апокриф Баркова

Несмотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) - как бы то ни было, несмотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое есть звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него, как на свою собственность; по ее мнению он рожден для пользы и удовольствия…

А. С. Пушкин

Богатство, славу, пышность, честь - я презираю…

И. С. Барков

И тут на авансцене возникает Барков.

Выплеснуть за борт все эти сладострастные отравы - значит, унизить литературу. Неприятие эротических безумств равносильно самоубийству. Отвернуться от них - все равно, что сделать еще один шаг к собственной погибели.

Он изгнал чувство из своего сердца, и в наказание чувство отказывается вернуться к нему. Самое лучшее, что может послать ему судьба - это жестокий удар, которым природа поставит его на место.

Изображение реального, живого крестьянина - нелепая прихоть Спиридона Дрожжина; заглядывать в замочную скважину распорядителей жгучих нег позволительно лишь кабацкому завсегдатаю Баркову. Ведь показав без прикрас все пороки неутомимого лейб-улана - он, как это ни жестоко! - рискует всего лишь ослабить его боевой дух.

Барков с легким сердцем рисует устрашающие, гротескные, шутовские картины. Никто, как Барков, не знал и не любил этот мир. Он не только проник в его альковные тайны, но вошел в доверие к его женам и любовницам. Он разделил с ними по-братски их тоску, одиночество, восторги и наслаждения.

Подобно тому, как Молиер вытеснил в свое время «Мениппову сатиру», Барков со всем темпераментом и пылом выставил за дверь сумароковскую музу, кряжистую и грузную торговку с Охотного ряда.

Именно Барков перевернул тогдашний литературный мир вверх дном. Даже спустя три столетия его победа выглядит ошеломляющей. И великий Ломоносов, бессмертный собутыльник Ивана Семеновича, почувствовал это один из первых.

Обстоятельства смерти Баркова остаются не вполне ясными до сего дня.

В рассказах очевидцев, полных противоречий и странных подробностей, кое-что сомнительно, а о многом вообще умалчивается. Относительно места и часа смерти, а также последних слов покойного показания расходятся.

Последние слова поэта, произнесенные им в присутствии заслуживающих доверия свидетелей, обсуждаются до сих пор; нас уверяют, что это было не просто прощание с миром, а прорицание, пророчество, полное глубокого смысла, как выразился один экзальтированный современник.

Несмотря на свидетельства столь располагающих к себе господ, находятся все же люди, подвергающие сомнению достоверность не только великолепной предсмертной фразы, но и всех других событий этой невероятной жизни.

Одни утверждают, что вся эта история поэтического гения просто грубое надувательство, измышление плутов и горьких пьяниц, негодяев, стоящих вне закона и выброшенных из общества (всех эти собутыльников Баркова, по мнению других, следовало бы упрятать за решетку, вместо того, чтобы разрешить им кабацкие увеселения в объятьях таких же падших женщин).

Многие, безо всяких оснований, сваливают на его дурную компанию ответственность за нищенское существование, которое поэт вел, когда стал позором изящной словесности и доставлял добропорядочным согражданам одни огорчения.

Барков отнюдь не был человеком уважаемым и достойным, несмотря на восхищение, которое окружало его на самом дне отчасти за то, что ему удивительно везло в любви, отчасти за способность употреблять зелье в неограниченных количествах под аккомпанемент срамных стишков.

Но вернемся к нашим неутомимым критикам. Уж не ждете ли вы, что Барков поднесет отрезвляющего зелья после ваших нелепых оргий? Или одна из кабацких Венер - Пеннорожденная или Продажная - облегчит ею же вызванные муки? Что бульварные девки обратятся в преданных сиделок, когда наступит для вас день раскаянья и расплаты? Вряд ли вы вкушаете нектар из амброзии и отбивные из паросского мрамора!

«Лука Мудищев» история и мифология

расхожие заблуждения

Несмотря на то, что « Лука Мудищев » одно из самых известных произведений эротической тематики в литературе русского самиздата, расхожие представления о нем, как правило, не имеют ничего общего с действительностью. Ему посвящено крайне мало серьезных исследований, а о его авторстве и времени написания бытует лишь масса слухов. Данный анализ поэмы, представляющий собой ряд кратких выдержек из основных работ по этой тематике, будет направлен на то, чтобы развенчать ошибочные представления об этом сочинении и оградить читателя от наиболее распространенных заблуждений.

Кроме того, мы намерены продемонстрировать наше мнение, что так называемые порнографические произведения по своей форме, в сущности, неотличимы от тех, которые мы относим к «литературе». С точки зрения формы, «Лука» это литература. Большая часть поэмы посвящена сексуально-половой теме, но это не является препятствием к тому, чтобы рассматривать её как художественное произведение.

Конечно, «Лука Мудищев» не относится к числу шедевров русской поэзии XIX в. Однако существует несколько веских причин, не позволяющих считать это произведение достойным безоговорочного отвержения. Первая относится к собственно поэтическим достоинствам поэмы, которая, при всех своих несовершенствах (отчасти, видимо, относящихся к сфере порчи текста, который мы теперь реконструируем лишь приблизительно), все же представляет значительный интерес и как очерк нравов XIX в., причём той их стороны, которая не попадала на страницы известной нам литературы, и как отнюдь не графоманское творение неизвестного нам автора. Плюс к тому, афористические формулировки, незаурядное мастерство владения словом, тонкое пародирование Пушкина (или подражание ему) все это делает поэму интересной страницей вольной русской поэзии XIX в.

Долгое время «Лука» бытовал в устной и рукописной традициях. Передача и переписывание художественного произведения таким путем зачастую ведет к изменениям, «поправкам» и ошибкам в тексте. Поэтому достаточно сложно установить дефинитивный вариант текста «Луки». Еще более трудно, даже невозможно, без обращения к источникам установить авторство и время написания поэмы.

Поэтому после изучения всех доступных источников нами был создан наиболее сохранный и обобщенный список. Именно его мы и использовали при анализе и исследовании поэмы.

Существуют два явно ошибочных мнения об этом произведении: что оно принадлежит Баркову и что оно было написано в XVIII в. Атрибуции рукописных списков поэмы и многочисленные издания и публикации последних лет как бы узаконили и увековечили эти ложные представления.

Впрочем, сакраментальным «Лукой» дело не ограничивается. Вне России под именем Баркова издавались также поэмы «Утехи императрицы» (она же «Григорий Орлов») и « Пров Фомич », относящиеся, по-видимому, уже к XX столетию. При этом в предисловии к первой из них, вышедшей под грифом «Памятники русской поэзии XVIII века», неизвестные издатели отмечали, что Барков «широко известен как автор нашумевшей поэмы Лука Мудищев». Текстам же, приписанным Баркову в различных списках XIX и XX вв., поистине несть числа. Имя поэта, по сути дела, оторвалось от его подлинных сочинений и стало почти столь же неприличным, как и связанные с ним тексты.

Тем не менее, попробуем расставить все по своим местам. Кто же такой Барков? Практически исчерпывающий свод известных современной науке данных об историческом Баркове можно найти в статье В. П. Степанова в первом томе «Словаря русских писателей XVIII в.»: Иван Семёнович (по некоторым источникам Степанович и Иванович) Барков родился в 1732 г., учился в Александро-Невской духовной семинарии и университете Академии наук в Петербурге, откуда в 1751 г. был исключен за пьянство и кутежи, за которые подвергался и телесным наказаниям. Затем он служил наборщиком в академической типографии, копиистом в канцелярии Академии наук, в частности, перебелял рукописи Ломоносова, исполнял обязанности академического переводчика. В 1766 г. он был уволен из Академии, и через два года, о которых нет никаких сведений, умер.

Литературная деятельность Баркова, предназначенная для печатного станка, была чрезвычайно интенсивной и приходилась преимущественно на 1760-е годы. В это время им была осуществлена редактура целого ряда изданий, выпущены несколько переводов и компиляций исторических трудов, произведений «на случай». Барков подготовил первое на русском языке издание «Сатир» Кантемира, напечатал свои переводы «Сатир» Горация, басен Федра, «Двустиший» Дионисия псевдо-Катона, отличавшиеся очень высоким по тому времени уровнем стихотворной техники.

И вёе же центральной частью наследия Баркова, обеспечившей ему своеобразное бессмертие, остается его срамная поэзия, о которой мы до сих пор, по сути дела, не знаем ничего сколько-нибудь определенного. В рукописных отделах многих библиотек хранятся многочисленные списки произведений поэта, относящиеся в основном к первой половине XIX в. Как правило, они собраны в сборник под заглавием «Девичья игрушка». В состав её традиционно входят «Ода Приапу», «Ода хую», ода «Победоносной героине пизде», ода «На проебение целки хуем славного ебаки» и ряд других произведений, причём набор их различается от списка к списку. Как правило, сборник предваряет своего рода предисловие «Приношение Белинде».

Рассмотрение состава рукописи «Девичьей игрушки» показывает, что «Лука» не был туда включен. Несмотря на то, что невозможно точно определить время написания «Луки», исследование формальных и семантических параметров всех редакций поэмы показывает, что Барков не мог быть её автором; изучение собственно текста произведения также говорит о том, что оно написано в послебарковское время.

Барков очень точно придерживается всех канонов неоклассицистической литературной теории, по крайней мере на формальном уровне; однако по своей форме «Лука» должен быть датирован более поздним периодом, чем неоклассицизм; очевидно также, что стих и стиль поэмы никак не могут относиться к XVIII в.

Рассмотрим вопрос об авторстве и датировке поэмы подробнее. Барков умер в 1768 г. Бумажные деньги, упоминаемые в «Луке» («И вот две радужных бумажки // Вдова выносит ей в руке») , впервые появились в России в 1769 г. Следовательно, Барков не мог их видеть. Более того, первые русские бумажные деньги не были «радужными»!

Можно возразить, что эта деталь является более поздней вставкой, однако в поэме содержатся и другие указания на то, что она была написана уже после царствования Екатерины Великой, которое закончилось в 1796 г., т. е. через 28 лет после смерти Баркова. Таково, например, упоминание о Полянке, улице в Замоскворечье, одном из районов Москвы («В Замоскворечье, на Полянке, // Стоял домишко в три окна») . В XVII и XVIII вв. эта улица носила название Космодемиановская; новое название она получила в конце XVIII в. Этот факт также говорит о том, что произведение было написано в XIX в.

Третья глава включает отступление об истории рода Луки, и одна из строф содержит упоминание о Льве Мудищеве, который был генерал-аншефом при Екатерине, то есть это было ранее написания произведения. Таким образом, поэма была написана не ранее начала XIX в. Дальнейший «генеалогический» рассказ подтверждает эту мысль. Отец Луки в поэме не упомянут, однако в ней говорится о распутном деде героя («Свои именья, капиталы // Спустил Луки распутный дед») . Не очень понятно, является ли названный Лев Мудищев и дед Луки одним и тем же лицом. Если это так, то Лука представляет второе поколение после Льва и время, о котором повествуется в поэме, может быть определено как самое начало XIX в. Однако, если предположить, что Лев это прадед Луки, то Лука относится уже к третьему поколению после него, а следовательно, и время действия сдвигается дальше в XIX в. Этот момент в поэме не совсем ясен, но на основе этих подсчетов, независимо от того, какую точку мы считаем исходной, поэма вряд ли могла быть написана ранее 1820 г.

Далее, стих «Луки» это ямбический тетраметр, типичный для XIX столетия (после 1820 г.) , с характерным для этой эпохи ритмическим профилем. Все варианты «Луки» обнаруживают поразительное сходство с пушкинским стихом 1830-х гг. (лирикой 183033 гг. и двумя поэмами: «Езерский», 1832 и «Медный всадник», 1833). Данное сходство, разумеется, вовсе не означает, что мы хотим приписать авторство «Луки» Пушкину; о подобной атрибуции не может быть и речи пушкинская эротическая образность и юмор много утонченнее и не имеют ничего общего с грубым натурализмом «Луки». Куда справедливее будет предположить, что вышеупомянутые поэмы Пушкина способствовали созданию «Луки». В самом деле, главные персонажи всех трех поэм отпрыски рода некогда знатного, но лишившегося богатства и влияния при дворе. Собственно говоря, генеалогия Мудищевых повторяет генеалогию Езерских:

«ЕЗЕРСКИЙ»:

Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода,
Гласит Софийский хронограф.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . при Калке
Один из них был схвачен в свалке,
А там раздавлен, как комар,
Задами тяжкими татар
. . . . . . . . Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем он, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской.
. . . . . . . . Езерские явились
В великой силе при дворе.
При императоре Петре
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Езерский сам же твёрдо ведал,
Что дед его, великой муж,
Имел пятнадцать тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть и та сполна
Была сперва заложена,
Потом в ломбарде продавалась
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.

«ЛУКА»:

Весь род Мудищевых был древний,
И предки нашего Луки
Имели вотчины, деревни
И пребольшие елдаки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мудищев, именем Порфирий,
Еще при Грозном службу нёс
И, поднимая хуем гири,
Порой смешил царя до слёз.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Другой Мудищев звался Саввой,
Петрово дело защищал,
И в славной битве под Полтавой
Он хуем пушки прочищал!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
При матушке Екатерине,
Благодаря своей махине,
В фаворе был Мудищев Лев,
Блестящий генерал-аншеф.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Свои именья, капиталы
Спустил Луки распутный дед,
И наш Лукаша, бедный малый,
Был нищим с самых юных лет.

Судьбою не был он балуем,
И про Луку сказал бы я:
Судьба его снабдила хуем,
Не дав в придачу ни хуя.

Юмористический тон свойствен обоим текстам, однако в вульгарной игривости «Луки» нет ничего от легкой и изящной иронии Пушкина. Кроме того, при всем своем гении, Пушкин все-таки не был своим в мире купцов и мещан, он знал их жизнь и быт со стороны, а не изнутри, тогда как автор «Луки», безусловно, знает своих героев именно как людей, окружающих его постоянно.

Помимо прочего, важным доказательством непринадлежности «Луки» Баркову является стиль, абсолютно лишённый архаизмов и ориентированный на живую речь XIX в., колеблющуюся от вполне грамотной и даже элегантной в устах повествователя до выразительно просторечной у Матрены.

Вполне вероятны также и позднейшие наслоения и добавки к первоначальному тексту поэмы. Так, не исключено, что концовка в той редакции, где фигурируют медики-студенты в белых халатах, сочинена еще позже, в «базаровскую» эпоху, когда они становились героями дня. Студенты, выступающие вслед за купцами:

В других редакциях эта великолепная зарисовка отсутствует, зато появляется что-то свое, отсутствующее в цитируемой. В процессе бытования поэмы создавались не только варианты отдельных чтений, но и разные редакции глав и частей; более того, по всей вероятности, таков же был механизм возникновения и всей поэмы. Вообще же позволительно предположить, что одного автора у неё не было, а был ряд соавторов и нескончаемое количество «творческих соредакторов». Фактически, неизвестный автор «Луки» коллективный автор, и текст поэмы формировался и видоизменялся в течение нескольких десятилетий, как живой организм.

Все вышеперечисленные факты говорят в пользу того, что Барков не мог быть автором поэмы, и что она была создана, вероятно, не ранее первой и не позднее последней трети XIX в. Очевидно, нет ни одного шанса, что эта поэма, хотя бы в самом первоначальном наброске, могла бы существовать в XVIII в.

Но давняя традиция приписывания таких произведений, как «Лука», знаменитым писателям продолжает сохраняться. Возможно, это явление отражает неуклюжую попытку придать подобного рода сочинениям квазипризнание. С точки зрения формы, поэма «Лука Мудищев» настолько типична для русской литературы XIX в., что её мог написать любой человек с литературным талантом. Более того, в поэме нет каких-либо особенных стилистических черт, по которым можно узнать кого-то из известных русских поэтов. Невозможно без подлинной рукописи установить автора «Луки», но в то же время бессмысленно считать им какого-либо знаменитого поэта.

И, в заключение, несколько слов о работе с текстом «Луки».

Накопившиеся к нашему времени изданные и рукописные (машинописные, компьютерные) тексты «Луки» нетождественны, отличаясь то незначительно, то весьма существенно, не говоря о мелких разночтениях. Можно ли в них разобраться? Глобальное текстологическое исследование «Луки» мы не предпринимали; недостаточно в нашем распоряжении и данных, важных для истории текста поэмы. Поэтому ограничимся лишь отдельными наблюдениями и соображениями.

Любая текстологическая работа начинается со сбора и анализа источников. Каждый печатный или рукописный «Лука» это источник для изучения поэмы. Близкие источники объединяются и составляют одну редакцию текста. Для публикации или для нужд своей работы исследователь, если нет возможности просто ограничиться каким-то определенным источником, создает свою текстологическую версию , что и было проделано. Текст версии в каждом случае зависит от доступного круга источников и от целей, которые при этом поставлены, т. е. от того, что в данном конкретном случае хочет воссоздать исследователь.

При подготовке предлагаемой версии «Луки» наша работа заключалась в выборе наиболее исправных и органичных прочтений (осмысленных, без ритмических отступлений и т. п.). Главной установкой при этом было стремление к максимальной полноте (т. е. к включению наибольшего числа из известных фрагментов) и «исправности» текста.

Во многих известных нам списках текст местами был испорчен до полной невразумительности. В этой связи мы посчитали целесообразным использовать подход, который был бы основан на принципах не столько литературной, сколько фольклорной текстологии. Первым критерием был формальный: варианты, сохраняющие рифму и размер, предпочтительней, чем их разрушающие. На второе место был поставлен содержательный критерий: осмысленное чтение предпочитается бессмысленному. Затем по степени значимости шёл количественный показатель: вариант, встречающийся в трех-четырех списках, обладает большей достоверностью, чем зафиксированный лишь однажды.

Разумеется, следует иметь в виду, что полученный таким образом сводный текст представляет собой всего лишь исследовательскую реконструкцию , основанную на контаминации приеме, не пользующемся популярностью в современной текстологии. Однако практическая работа с текстами барковианы показывает, что вышеописанный способ единственный, позволяющий получить текст, почти свободный от откровенной бессмыслицы и искажений, нарушающих стихотворную форму.

В числе прочих достоинств приводимого текста следует отметить, что он содержит логическое членение на части (главы, пролог и эпилог), в нем нет серьезных нарушений ритмики стиха, явных текстовых лакун, неправильных рифм. Помимо прочего, даны толкования некоторых встречающихся в тексте слов и выражений, которые могут быть не вполне понятны современному читателю.

Особое внимание уделено корректной расстановке знаков препинания. Также намеренно сохранена буква «ё», дабы полностью исключить какие-либо недоразумения. Не удивляйтесь, если в приводимой версии текста вы не найдете некоторых, быть может привычных вам, строк или даже строф. По нашему мнению, почти все они вздорная и бренная дрянь, позднейшие наслоения, строительный мусор истории, и брать их в расчет не стоит. Кроме того, зачастую они своей тупостью, глупостью, иногда нескладностью и нарочитой развязностью разрушают настроение эпизода, принижают его, начисто убивая театральность и, не побоимся этого слова, некоторую патетику.

Таким образом, позволим себе без ложной скромности и со всей ответственностью заявить, что предлагаемая реконструкция текста «Луки» безусловно является наилучшей как по полноте, так и по качеству и выверенности текста.

Все затронутые здесь вопросы и многие другие проблемы потаенной русской литературы более подробно и глубоко освещены в указанных ниже работах.

ЛИТЕРАТУРА
1. Богомолов Н. А. О поэме «Лука Мудищев».
М., Ладомир, 1994, с. 340344.

2. Зорин А. Л. Барков и барковиана. Предварительные замечания.
М., Littera, 1992, с. 3849.

3. Илюшин А. А. О русской «фривольной» поэзии XVIIIXIX вв.
В кн. «Летите, грусти и печали». Неподцензурная русская поэзия XVIIIXIX вв.
М., Littera, 1992, с. 937.

4. Сапов Н. С. Посильные соображения.
В кн. Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII начала XX вв.
М., Ладомир, 1994, с. 346361.

5. Сытин П. В. Из истории московских улиц.
М., 1952, с. 263264.

6. Тарановский К. Ф. Ритмическая структура скандально известной поэмы «Лука» (пер. с англ. И. Д. Прохоровой) .
В кн. Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII начала XX вв.
М., Ладомир, 1994, с. 335339.

7. Хопкинс У. Х. Анализ поэмы «Лука Мудищев».
В кн. Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII начала XX вв.
М., Ладомир, 1994, с. 329334.

Читайте:

Муж-аферист может оспорить жилплощадь кустинской Игорь Сечин: биография и личная жизнь В былине “Добрыня Никитич и Змей Горыныч” говорится о том, как Добрыня Краткое описание былины добрыня никитич День рождения дяди Стёпы Происхождение и развитие гипноза

Читайте: